Неподходящая партия - Страница 4

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Зато позвонила Оля, только приехавшая с Азовского моря, и предложила Грише встретиться. Встретились они, как всегда, на «Кропоткинской». Оля была загорелая и даже слегка хорошенькая. Но Гриша смотрел на нее критически – нет, Оля ему не нравилась вовсе.

Они прогулялись по центру, съели мороженое, и Оля предложила Грише поехать к ней – родителей дома не было. По дороге купили вина и конфет. Оля громко включила музыку, Гриша разлил вино и сел в кресло. Оля примостилась рядом с ним. Оля зазывно смотрела на Гришу, загадочно улыбалась и водила пальцем по губам. Гриша пил вино и смотрел телевизор. Ничего не понимая, Оля переоделась в легкий открытый халатик и снова подсела к Грише.

Гриша листал журнал «Америка». Оля недоумевала. Она предложила Грише поужинать – Гриша вяло жевал холодный антрекот и смотрел в окно. После ужина он поднялся и сказал, что ему надо домой. Оля обиделась и отвернулась, когда он наклонился, чтобы чмокнуть ее в щеку. Когда за ним закрылась дверь, Оля громко разрыдалась от обиды и унижения, а Гриша ругал себя за то, что ушел на целый день из дому. А вдруг звонила Люба?

Люба позвонила через три дня и очень растерялась, когда взволнованный и возбужденный Гриша отчитал ее за долгое отсутствие. Они встретились в центре, погуляли по Горького, и Гриша проводил Любу до вокзала, взяв с нее честное слово, что звонить теперь она будет ему регулярно.

Кончился август, первого сентября начались занятия в институте. Оля обиделась и старалась не обращать на Гришу внимания. А Гриша этого не замечал. Теперь каждый день после занятий он встречался с Любой. Они ходили в кино и в кафе-мороженое, катались на аттракционах в парке Горького, а потом Гриша ездил провожать Любу в Перхушково. У калитки они долго целовались, после чего Люба вырывалась и убегала, говоря о том, что Грише еще ехать домой, да и ей вставать ни свет ни заря.

Гриша лихорадочно искал выход из создавшегося положения: срочно нужна была пустая квартира для встреч. Но квартира не находилась. Тогда ему пришла в голову гениальная мысль – и они стали ездить на Гришину дачу. Там все было по-прежнему волнующе и восхитительно. Гриша с энтузиазмом терзал замученную Любу, и она, как всегда, отвечала ему с трепетом и восторгом.

Так продолжалось до декабря. В декабре ездить на дачу стало невозможно, дача была летняя, и маленькая «буржуйка» уже не справлялась с холодами. А в январе грустная и потерянная Люба сказала Грише, что она беременна, и попросила найти врача. Гриша растерялся, никакого врача у него не было и в помине, к тому же он слабо представлял, к кому он может обратиться по такому щекотливому вопросу. Вскоре Люба сказала, что вопрос решен, помогла ушлая подруга Зина, и что на аборт она пойдет через два дня. Гриша сначала успокоился, но ночью проснулся в поту и точно понял, что надо делать. В конце концов, он мужчина и должен брать жизнеопределяющие решения на себя – иначе грош ему цена.

Он купил букет гвоздик, поехал к Любе и торжественно попросил Любиной руки у глуховатой, ничего не понимавшей бабки. Люба стояла посреди комнаты, скрестив руки на груди, и молча смотрела на Гришу. Бабка достала икону и благословила молодых.

Дело, казалось бы, было сделано. Но оставалось самое главное – Инесса Семеновна. Он решил, что действовать нужно сразу и наверняка. Шоковая терапия, чтобы воспользоваться растерянностью и обескураженностью мамы.

Отступать было некуда. Гриша пришел вечером домой, посадил Инессу Семеновну на стул, сел напротив и сказал, что есть серьезный повод для разговора.

На всякий случай Инесса Семеновна положила руку на сердце. Гриша предварил свой монолог коронной фразой «Мама, ты только не волнуйся!», после чего Инесса Семеновна пошла бордовыми пятнами и попросила налить ей тридцать капель валокордина. Гриша объявил, что женится, так как его возлюбленная ждет ребенка. Инесса Семеновна опрокинула стакан с валокордином и попросила вызвать «Скорую». Гриша жестко объяснил, что «Скорая» здесь не поможет, и попросил маму уважать его решение. Инесса Семеновна, шатаясь, дошла до дивана и грузно на него рухнула.

Диван жалобно всхлипнул. Через час домой пришел глава семейства, Гришин отец Борис Ефимович. Увидев любимую жену с мокрым полотенцем на лбу, он потребовал объяснений. Гриша все повторил еще раз. Борис Ефимович сказал сыну, что тот идиот, и принялся крутиться вокруг стенавшей Инессы Семеновны.

Через два часа, когда все более или менее успокоились, Инесса Семеновна сказала Грише, что от Оли такого не ожидала.

– При чем тут Оля? – не понял Гриша. – Мою невесту зовут Люба.

И когда Гриша объяснил ситуацию, Инесса Семеновна мгновенно оценила все масштабы катастрофы и сказала категорично:

– Нет. Этого не будет никогда.

Гриша нагловато, даже по-хамски, ответил:

– Посмотрим.

И ушел в свою комнату.

Родители растерянно смотрели друг на друга. Жизнь катилась в тартарары. Единственный любимый сын объявил им войну.

– Мальчик вырос, – трагически произнес Борис Ефимович.

– Сначала он похоронит меня, а потом пусть собирается под венец. Слава богу, я этого не увижу, – ответила мужу Инесса Семеновна.

Грише был объявлен бойкот. Но Грише было не до бойкота. Каждый день он встречал Любу после работы, и они дружно отправлялись в пельменную. Любе все время хотелось пельменей. Смущаясь, она брала две порции – с уксусом и со сметаной. А Гриша переживал, что уксус в ее, Любином, положении – не самый полезный продукт.

– Хочется, – тихо говорила Люба и гладила Гришу по руке.

Потом они шли на Центральный рынок, где Люба съедала полкило квашеной капусты. Гриша не выпускал Любиной руки, а она жалобно заглядывала ему в глаза и утешала, как могла, дескать, все образуется.