Неподходящая партия - Страница 3

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Утихомирились они под утро и крепко уснули, а проснулись от стука двери и громких возгласов Зины:

– Любка, ну где ты есть, сукина дочь?

Люба вскочила, накинула халат, а в этот момент дверь распахнулась, и на пороге возникла злющая Зина с сигаретой в зубах.

– Так, все ясно, – сквозь зубы процедила она, оценив ситуацию. А потом хохотнула: – Шустрая ты, подруга. Только это тебя не спасет. Хозяйка с тебя по полной спросит, не сомневайся. И никакие адвокаты, – она усмехнулась и кивнула на Гришу, – не помогут. А может, даже и наоборот, – грозно добавила она и вышла из комнаты.

Грише все было до фонаря – он смотрел на растерянную Любу и любовался ею. Все ему нравилось в ней: и мягкие круглые бедра, и большая, чуть отвисшая грудь с крупными бледно-розовыми, едва различимыми сосками, и полноватые крепкие ноги, и маленькие сильные руки с коротко остриженными ногтями, покрытыми красным лаком, и короткие тонкие и легкие светлые волосы, и яркий румянец на круглом лице, и серые глаза, курносый нос, и мелкие конопушки…

– А ты красавица, – вздохнул Гриша и, вытянувшись, положил руки под голову.

– Какое там! – махнула рукой расстроенная появлением подруги Люба.

– Красавица! – уверенно подтвердил Гриша. – Мягкий среднерусский тип. Неброский, но самый милый, – разглагольствовал новообразованный казанова.

Целый день девушки что-то подкрашивали, подмазывали, оттирали растворителем краску со стекол и дверных ручек, опять мыли полы и кафель. А Гриша мотался по квартире, ковырялся в книгах в своей комнате, потом смотрел телевизор и уснул перед ним, сидя в кресле. На дачу он ехать не собирался. Больше всего на свете ему хотелось, чтобы Люба сегодня осталась на ночь. И он мучился, ну как ей сказать об этом, и украдкой наблюдал за ней.

Уже совсем к вечеру он услышал возню и вышел в коридор. Люба и Зина стояли накрашенные и одетые – словом, готовые к выходу.

– Уходим, – ухмыльнулась Зина. – А завтра пусть хозяйка приедет. Работу принимать.

Люба стояла молча, опустив глаза, и теребила ситцевый поясок цветастого сарафана.

Гриша кивал и растерянно смотрел на Любу. Самое главное сейчас было ее остановить, но как это сделать, он не знал и почему-то очень стеснялся, даже побаивался злоязычной Зинаиды.

Наконец распрощались, и девушки вышли на улицу.

Грустный Гриша сел в кресло и неумело закурил сигарету «БТ».

Через минут пятнадцать в дверь раздался звонок. Гриша сорвался к двери. В дверях стояла растерянная и смущенная Люба. Оба молчали.

– Проходи, – хрипло сказал Гриша.

Люба зашла в квартиру. Гриша закрыл дверь, подошел к Любе и обнял ее за плечи.

– Умница моя, – тихо сказал он, целуя Любу в шею. Люба тихо засмеялась и обняла Гришу за шею.

И снова была еще одна восхитительная ночь. И снова Гриша летал на облаках, а Люба шептала ему в ухо самые важные и смешные слова на свете. Утром они долго пили кофе, и Люба рассказывала Грише про свою жизнь.

А жизнь ее была далеко не сахар. В деревушке Перхушково в собственном доме, с печкой и отсутствием всяческих удобств, жила Люба с бабкой и дедом. Родители ее давно умерли, мать – еще при родах, отец – позже, от пьянства. Дед с бабкой получали крошечную пенсию, и кормильцем в доме давно, с пятнадцати лет, была она, Люба. Окончила ПТУ по специальности маляр-штукатур, работала на стройке – но это очень тяжело и платят совсем копейки. Сейчас на частных ремонтах – позвала подруга Зинка, та ушлая. Но работа тоже не сахар – клиенты попадаются ох какие капризные. А дома еще огород, и куры, и корова. В общем, достается. Но Люба не жалуется. Жизнь есть жизнь. А у кого она сахарная?

Гриша лежал на кровати, курил в потолок (видела бы мама!) и важно и снисходительно кивал. Потом Люба горячо обнимала его, жарко целовала и плакала от того, что скоро, видимо, она ему наверняка наскучит и он ее бросит.

– Зачем я тебе такая? – всхлипывая, шептала Люба.

Вечером она уехала домой. Гриша тоже засобирался на дачу.

Мама встретила его подозрительно. Долго и тревожно оглядывала и мучила вопросами. Гриша отчитался в подробностях по квартире, соврал маме, что провел время с Олей, и сообщил, что голоден, как степной волк. Мама вздохнула, успокоилась и пошла на кухню разогревать котлеты. После ужина Гриша пошел к себе и сразу провалился в крепкий, здоровый сон.

Через пару часов он почему-то проснулся и долго лежал в темной комнате с открытыми глазами и думал о Любе. Он вспоминал ее мягкое, податливое тело, гладкое, бело-розовое, готовое откликнуться в любую минуту – только дотронься. Вспоминал нежные и крепкие руки с маленькими яркими ноготками. Вспоминал ее смешные и наивные горячие слова и чувствовал, как сильно бьется его сердце и как тяжелеет, тянет низ живота.

Больше всего на свете ему хотелось увидеть Любу. Но сбежать завтра с дачи наверняка не получится. Хотя мама завтра собралась в Москву принимать работу, присутствовать при этой процедуре Грише совершенно не хотелось – свою маму он знал достаточно хорошо.

Утром Инесса Семеновна с мужем уехали в Москву, а Гриша целый день маялся один на даче. Валялся в гамаке, пробовал читать. Но почему-то не читалось. Разогрел обед, но странно – аппетита не было вовсе.

Он ушел к себе в мансарду и попробовал уснуть – но сон почему-то никак не шел.

Вечером приехала мама и принялась возмущенно перечислять все недовольства ремонтом. Правда, в ее бурном повествовании фигурировала в основном «наглая Зинка», но Грише все равно все это слушать было неприятно.

Ночью он опять спал неважно, а утром сорвался в Москву. Объяснил – по делам. Он ругал себя последними словами: болван, идиот, не спросил у Любы адрес, только оставил свой телефон. Короче, односторонняя связь. Весь день он крутился у аппарата, но Люба не позвонила.